Немного Китая.

[Mellefuielle]

Тексты большие, но кому действительно это интересно - прочитайте.

Взято отсюда: lib.ru/POECHIN/

Ван Вэй. Тайны живописи

Средь путей живописца тушь простая выше всего. Он раскроет
природу природы, он закончит деяние творца.
Порой на картине всего лишь в фут пейзаж он напишет
сотнями тысяч верст. Восток, и запад, и север, и юг лежат перед
взором во всей красе. Весна или лето, осень, зима рождаются
прямо под кистью.
Когда приступаешь ты к водным просторам, бойся класть
плавучие горы. Когда расположишь ты ветви дорог, свитых не
делай, сплошных путей.
Хозяину-пику лучше всего быть высоко торчащим; гости же
горы нужно, чтоб мчались к нему.
Там, где сгиб и обхват, поместим, пожалуй, монашеский
скит; у дороги, у вод мы поставим простое жилье.
Селу или ферме придай ряд деревьев, составив их в рощу: их
ветки охватывать тело картины должны. Горе иль обрыву дай
водную ленту: пусть брызжет и мчится... Однако потоку не
следует течь как попало.
У рта переправы должно быть лишь тихо и пусто; идущие люди
пусть будут редки, в одиночку.
Дав мосту-понтону на лодках плыть, все ж хорошо вздеть его
выше. Поставив рыбачий челн человека, снизить его, скажу, не
помешает.
Средь скал нависших и опасных круч хорошо б приютить
странное дерево. В местах, где высится стеною кряж, невозможно
никак дорогу прокладывать.
Далекий холм сольется с ликом туч, а горизонт небес свой
свет с водой соединит.
В том месте гор, где их замок иль крюк, проток скорей
всего оттуда выводи. Когда ж дорога подошла к утесу, здесь
можно дать навесной мост.
Когда на ровном месте высятся хоромы и террасы, то надо бы
как раз, чтоб ряд высоких ив стал против человеческих жилищ; а
в знаменитых горных храмах и молельнях достойно очень дать
причудливую ель, что льнет к домам иль башням.
Картина дали дымкою накрыта, утес глубокий -- в туче, как
в замке. Флажок на виннице пусть высоко висит среди дороги, а
парус странника недурно опустить в начале вод.
Далекие горы нужно снижать и раскладывать; близким же
рощам надо скорее дать вынырнуть резко...
Когда рука пришла к кистям и туши, бывает, что она
блуждает и играет в забытьи... А годы, луны вдаль идут и в
вечность, - и кисть пойдет искать неуловимых тайн.
Таинственно-прекрасное прозреть -- не в многословии секрет; но
тот, учиться кто умеет, пусть все ж идет за правилом-законом.
Верх башни храмовой пусть будет у небес: не следует
показывать строений. Как будто есть, как будто нет; то вверх
идет, то вниз бежит...
Холмы заросшие, бугры земли лишь частью приоткроют верх
жилища: травою крытый дом и тростниковый павильон тихонько
выдвигают жердь и шест.
Гора поделена на восемь граней, а камень виден с трех
сторон.
Когда рисуешь беззаботность туч, то не давай клубиться им
грибом узорным чжи.
Фигуры пусть не больше дюйма с небольшим, а сосны сун и
туи бо пусть выйдут фута на два ввысь.
Когда рисуешь ты в пейзаже горы-воды, то мысль твоя лежит
за кистью впереди... Гора в сажень, деревья ж в фут, дюйм для
коней и доли для людей.
Далекие фигуры все без ртов, далекие деревья без ветвей.
Далекие вершины без камней: они, как брови, тонки-неясны.
Далекие теченья без волны: они -- в высотах, с тучами равны.
Такое в этом откровенье!
Талия горная тучей закрыта; стены скалы прикрыты потоком;
башня-терраса прикрыты деревьями; путь же проезжий застлан
людьми.
На камень смотрят с трех сторон, в дорогу смотрят с двух
концов; гляди в деревья по верхам, смотри в воде ступню ветров.
Вот таковы законы!
Когда изображаешь горы-воды, рисуй холмы хоть
ровным-ровные, но с острою вершиной; рисуй вершины
острым-острые, но в связной цепи; рисуй скалу с отверстием
пещеры и стену острую отвеса; рисуй повисшие в пустотах глыбы и
круглые, как шар, холмы.
Река -- дорога вдаль, прошедшая везде; когда же две горы
сожмут дорогу, то называй ущельем это. А если две горы сожмут
реку, потоком это именуем.
То, что похоже на гряду, но выше, называй хребтом; а то,
что ровно тянется, куда бы ни хватал твой взор, то именуем
нагорьем.
И если кое-как на это обратить вниманье, то вот и общее
подобие пейзажа!
Кто смотрит на картину, тот стремится видеть прежде всего
дух. Затем уж различает он, где чисто, где мазки.
Реши, что гость и что хозяин: кто примет и с поклоном кто
придет. Расположи в величественный ряд толпу вершин; коль много
их -- то хаос, беспорядок; коль мало -- вяло, простовато.
Не надо их ни много и ни мало... Лишь различи, что дальше
и что ближе.
Далекие горы не могут с ближайшими слиться горами. Далекие
воды не могут с ближайшею слиться водой.
Где в талии горы прикрыт обхват, поставь туда строения
храмовые; где берега реки -- обрыв, а дальше -- насыпь и
плотина, клади, пожалуй, маленький мосток.
Где нет дороги, там пусть рощи и леса; где берег прерван
-- древний переезд; где воды прерваны -- в тумане дерева; где
воды разлились -- помчались паруса; а в тайнике лесов -- жилище
человека.
Перед обрывом -- древние деревья: их корни рваные свились
узлом лиан; перед потоком -- каменные глыбы: узор причудливый,
следы воды на нем.
Когда рисуются деревья чащ лесных, далекие редки и ровны,
а близкие часты и высоки. Коль есть на них листва, то ветвь
нежна, мягка; коль листьев нет, - упруга и сильна. Кора сосны
-- что чешуя; у туи ж белой взмотан ею ствол. Коль на земле
растет, то корень длинный, ствол прямой; на камне ж -- скрючена
в кулак и одинока.
В деревьях древних множество частей: мертвы они
наполовину; в холодной роще спряталась пичужка; ей холодно,
уныло-сиротливо.
Коль идет дождь -- не различишь ни неба, ни земли; не
знаешь, где здесь запад и восток. Коль нет дождя, но ветер --
только знай гляди за ветвями дерев. Коль ветра нет, но дождь --
верхи дерев под тяжестью согнулись. Прохожий встал под зонт,
рыбак надел рогожу...
Приходит дождь -- подобрались и тучи; а небо -- синяя
лазурь...
Когда ж слегка туман и сеется тихонько мгла -- гора усилит
яшмовую сочность и солнце близится к косым отсветам...
В природе ранней тысячи вершин хотят заутреть; дымка и
туман тонки, неуловимы; мутна-мутна остатняя луна, и вид ее --
сплошное помраченье.
А вечером смотри: гора глотает красное светило, и свернут
парус над речною мелью. Спешат идущие своей дорогой, и двери
бедняка уже полуприкрыты.
Весной: туман -- замок, а дымка -- что покров. Далеко
дымка тянет белизну... Вода -- что выкрашена ланем1, а цвет
горы чем дале, тем синей.
Картина летом: древние деревья кроют небо, зеленая вода
без волн; а водопад висит, прорвавши тучи; и здесь, у ближних
вод, - укромный, тихий дом.
Осенний вид: подобно небо цвету вод; уединенный лес
густым-густеет. В воде осенней лебеди и гуси; и птицы в
камышах, на отмелях песчаных...
Зимой, смотри; земля взята под снег. Вот дровосек идет с
вязанкой на спине. Рыбачий челн пристал у берегов... Вода
мелка, ровнехонек песок.
Коль ты рисуешь горы-воды вместе, ты должен рисовать по
сменам этим.
Теперь, коль скажем так:
"Утесы-этажи в замке тумана"; иль так:
"В Чуские горы тучи уходят"; иль так еще:
"Осеннее небо утром очистилось"; иль так:
"У древней могилы рухнувший памятник"; иль так еще:
"Дунтин (озеро) в весенней красе"; иль так:
"Дорога заглохшая, я заблудился", - то все такого рода
выраженья мы именуем подписью к картине.
Вершины гор нельзя в одном шаблоне дать; верхушки дерева
нельзя давать в одной манере. Одеждою гора себе берет деревья,
а гору дерево берет себе, как кость.
Нельзя давать деревья без числа: важнее показать, как
стройны, милы горы. Нельзя нарисовать и горы кое-как: а надо
выявить здоровый рост дерев.
Картину, где подобное возможно, я назову пейзажем
знаменитым.

Примечания:

1 Лань - индиго

---------------------------------------------------------------
Перевод академика В. М. Алексеева

Текст воспроизведен по изданию:
Ван Вэй. Стихотворения. Москва, "Художественная литература", 1979

Перевод В М Алексеева впервые опубликован в журнале "Восток"
кн.3 (Пг., 1923), перепечатан в книжке-каталоге "Выставка
китайской живописи" (Л., 1934 г., издание Государственного
Эрмитажа) и в книге "Мастера искусства об искусстве", т. I (М.,
"Искусство", 1965).

Ван Вэй. Стихотворения.

----------------------------------------------------------------------------
Библиотека мировой литературы. Восточная серия.
Ван Вэй. Река Ванчуань, Спб, Кристалл, 2001
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------

О Ван Вэе и его поэзии

Китайская поэзия, одна из самых старых в мире, существует почти три
тысячи лет. Она знала на своем долгом пути эпохи подъема и упадка, времена
стремительных взлетов и открытий и века застоя с бесконечными перепевами
однажды уже найденного. Первыми вехами на ее пути были "Книга песен"
("Шицзин") и "Чуские строфы" ("Чуцы"); позднее - народные песни, собранные
чиновниками из "Музыкальной палаты" ("Юэфу"), и "Девятнадцать древних
стихотворений", поэзия Цао Чжи (III в.) и Тао Юань-мина (IV-V вв.). Значение
последнего особенно велико: по словам крупнейшего советского китаеведа
академика В. М. Алексеева, этот поэт сыграл в китайской поэзии "роль нашего
Пушкина" - его творчество в огромной мере определило развитие поэзии в
последующие века и подготовило ее небывалый дотоле расцвет в эпоху Тан. В
этот период (VII-Х вв.) наиболее полно и совершенно воплотились заложенные в
китайской поэзии возможности. Тогда творила плеяда поэтов, не имеющая себе
равных по обилию и разнообразию талантов ни в предыдущие, ни в последующие
века развития китайской поэзии: Ли Бо и Ду Фу, Мэн Хао-жань и Бо Цзюй-и,
Хань Юй и Лю Цзун-юань, Ли Хэ и Ли Шан-инь, Ду My и Юань Чжэнь и многие,
многие другие. Пожалуй, лишь позднейшая, сунская эпоха (X-XIII вв.), эпоха
Су Ши и Лу Ю, Синь Ци-цзи и Ли Цин-чжао, сопоставима с эпохой Тан. И одно из
первых мест в этом перечне славных имен по праву принадлежит Ван Вэю,
творчество которого, наряду с творчеством его великих современников Ли Бо и
Ду Фу, стало одной из вершин танской, а следовательно, и всей китайской
поэзии.
Как и всякий великий поэт, он был первооткрывателем, пролагателем новых
путей. И если Тао Юань-мин, певец деревенского приволья, освободил поэзию от
схоластической отвлеченности и вновь - через многие века после "Шицзина" - в
полной мере приобщил ее к миру простых человеческих радостей, если Ли Бо
сообщил ей могучий романтический импульс, если Ду Фу придал ей классическую
строгость {"На протяжении многих веков истории поэтического искусства, за
индивидуальным многообразием поэтических форм, нам кажется существенным
противопоставить друг другу два типа поэтического творчества. Мы обозначим
их условно как искусство классическое и романтическое... Мы... говорим
сейчас не об историческом явлении в его индивидуальном богатстве и
своеобразии, а о некотором постоянном, вневременном типе поэтического
творчества" (В. М. Жирмунский. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. "О
поэзии классической и романтической". / Л.: Наука, 1977, С. 134).} и
обогатил ее высокой гражданственностью, то Ван Вэй - величайший и
вдохновеннейший из певцов природы.
О жизни Ван Вэя, как и о жизни многих других старых китайских поэтов,
известно немногое - мы не знаем даже точных дат его рождения и смерти
{Принято считать, что он родился в 701 г. и скончался в 761 г. По другим,
менее достоверным, данным он родился в 699 г. и умер в 759 г.}. Он родился в
Ци (нынешний уезд Цисянь в провинции Шаньси, находящейся в северо-западной
части Центрального Китая), в семье чиновника. Поэтический талант обнаружился
в нем очень рано, и к двадцати годам он уже создал некоторые из известных
своих произведений, в их числе "Персиковый источник" - блестящее подражание
прославленной поэме Тао Юань-мина, а также знаменитое, ставшее очень
популярным четверостишие "В девятый день девятой луны вспоминаю о братьях,
оставшихся к востоку от горы". В двадцать лет он сдал экзамены на высшую
ученую степень цзиньши и получил при дворе пост музыкального распорядителя.
Однако начавшаяся было успешно карьера вскоре внезапно прервалась: во время
исполнения церемониального танца придворные актеры допустили какую-то
оплошность, за что Ван Вэй был тут же отрешен от должности и сослан в
захолустную приморскую область Цзичжоу в Восточном Китае, где и занял
мелкий чиновничий пост.
Лишь десять лет спустя он вновь появляется в столице и поступает на
службу к влиятельному сановнику Чжан Цзю-лину. Но уже через несколько лет
Чжан Цзю-лин, просвещенный и дальновидный министр, заботившийся об интересах
страны и о привлечении к государственным делам талантливых людей, попал в
опалу, был отстранен от высоких должностей и сослан на юг, а его место занял
ловкий и беспринципный царедворец Ли Линь-фу, деятельность которого в
немалой мере ускорила наступление того тяжелого кризиса, который двумя
десятилетиями позже разразился в процветавшем дотоле Танском государстве.
Падение Чжан Цзю-лина и последовавшее за этим засилье временщиков и
авантюристов, окруживших императорский трон, несомненно, сказалось на
дальнейшем жизненном пути Ван Вэя и на его устремлениях. Он не оставил
службу, но прежняя его вера в то, что службой своей он может принести пользу
стране, была, по-видимому, серьезно поколеблена. Он получает новые должности
и чины в различных районах обширной империи, совершает поездку на западную
границу - эта поездка нашла свое отражение в великолепном цикле его
"пограничных" стихов. Он уже приобрел широкую известность как поэт,
музыкант, каллиграф и художник; некоторые из его стихотворений, например,
"Память о друге" или "Под ветер прохладный, при ясной луне горьки тоскливые
думы", положенные на музыку, стали популярными песнями. О музыкальности его
ходили легенды: рассказывают, что однажды, увидев картину, изображавшую
играющих музыкантов, он безошибочно назвал не только исполнявшееся
произведение, но даже точно указал такт. Перед Ван Вэем и его младшим братом
Ван Цзинем, тоже одаренным поэтом, раскрываются двери самых знатных домов.
Но мысли об уходе на покой, об отшельническом уединении среди "гор и вод",
"полей и садов" с годами все сильнее и настойчивее овладевают поэтом: "С
каждым днем все слабей // Любовь и привычка к родне. // С каждым днем все
сильней // Стремленье к покою во мне. // Немного еще - // И в дорогу
пуститься готов. // Неужель дожидаться // Прихода вечерних годов?" ("Из
стихов на случай", 1).
Истоки отшельнических настроений Ван Вэя коренятся и в многовековой
китайской традиции, идущей от древних мудрецов, и в буддизме, ревностным
последователем которого он был с детства и до конца своих дней. Надо думать,
способствовали им и служебные неудачи ближайших друзей поэта, чьи таланты не
нашли должного применения на государственном поприще, и общее ухудшение дел
в стране, явственно обозначившееся в последние годы царствования императора
Сюань-цзуна. Не порывая окончательно со службой, поэт все чаще и чаще
перемежает ее с длительными "отлучками" в мир "гор и вод". Сначала его
прибежищем становится дом в горах Чжуннань (или Южных горах, как он их часто
называет в своих стихах). Затем таким оазисом в мире суеты, "Персиковым
источником", стал для Ван Вэя его загородный дом на реке Ванчуань - в
уединенной живописной местности в столичном уезде, неподалеку от гор
Чжуннань. Рано овдовевший поэт живет здесь один, но его постоянно навещают
друзья. Он был в дружбе со многими своими современниками, в том числе с
известными поэтами Пэй Ди и Чу Гуан-си, а еще ранее - с Мэн Хао-жанем.
Только случайно не встретился он с Ду Фу, который посетил ванчуаньское
жилище Ван Вэя, но не застал хозяина дома. Он посвящает свои досуги поэзии,
музыке, живописи; многие из шедевров его пейзажной лирики скорее всего
созданы именно в эти годы. В их числе знаменитый цикл "Река Ванчуань" из
двадцати стихотворений, в которых воспеты особенно любимые поэтом уголки
местной природы, - итог своего рода дружеского состязания с Пэй Ди,
создавшим ответный цикл стихов под тем же названием {Следуя давней и славной
традиции помещать эти циклы в корпусе одного издания, мы приводим их в
антологии существующих на сегодняшний день переводов в отделе "Приложения".
См. с. 387-498 наст, издания.- Прим. составителя.}. Образ жизни поэта, к
тому времени уже довольно крупного чиновника, был, судя по стихам, самым
простым и скромным - хотя встречающиеся в тех же стихах упоминания о
"бедности" и о "лачуге" скорее всего лишь дань устоявшейся традиции.
Мятеж, поднятый в 755 году императорским фаворитом Ань Лу-шанем,
попытавшимся захватить трон, и потрясший огромную империю до основания,
прервал мирную жизнь старого поэта. Обе столицы страны - Чанъань и Лоян -
оказались в руках мятежников, император бежал в юго-западную область Шу и
вскоре отрекся от престола, а Ван Вэй, подобно многим другим чиновникам, был
схвачен мятежниками и затем принужден был поступить на службу к узурпатору.
Еще когда он находился под арестом в столичном храме Путисы, его навестил
там Пэй Ди и рассказал о пиршестве, устроенном мятежниками в захваченном ими
императорском дворце, на берегу пруда Застывшей Лазури: согнанные на
празднество придворные музыканты, едва начав петь, разрыдались, а один из
них бросил на землю лютню и, обратясь лицом на запад (туда, где находился в
это время законный император), громко застонал - за что был тут же растерзан
по приказанию Ань Лу-шаня. Ван Вэй, потрясенный услышанным, сложил
стихотворение и тут же прочел его другу. Экспромт получил известность, дошел
он и до нового императора - Су-цзуна и вместе с ходатайством младшего брата
поэта - Ван Цзиня, уже крупного сановника, - в немалой мере способствовал
смягчению участи поэта после возвращения в столицу императорских войск: за
свою подневольную службу узурпатору он был лишь понижен в должности. К тому
же наказание было непродолжительным, и вскоре Ван Вэй вновь стал быстро
подниматься вверх по служебной лестнице, достигнув должности шаншу ючэна -
заместителя министра. Вскоре после этого последнего назначения Ван Вэй
скончался - как уже сказано выше, предположительно в 761 году - в возрасте
шестидесяти лет.
Жизненный и творческий путь Ван Вэя приходится на первые шесть
десятилетий VIII века, оказавшиеся в истории танской поэзии своеобразным
"пиком", своего рода "золотым веком" в "золотом веке". Причем Ван Вэй был не
просто современником и свидетелем этого "золотого века", но и одним из
деятельных его творцов, ибо поэзия его, сумевшая сочетать в себе высочайшее
словесное мастерство с чисто живописной пластикой, стала одним из высших
творческих достижений эпохи.
Творчество поэта многообразно: в нем и отзвуки "Чуских строф", и
древних народных песен, стихов Тао Юаньмина и его современников; он писал и
"старые стихи" ("гу ши") с их более свободной формой, и отточенные "стихи
современного стиля" ("цзинь ти ши") - с четким и стройным чередованием
присущих китайским словам музыкальных тонов. Он воспевал дружбу и
отшельничество, тяготы дальних походов и тоску одинокой женщины, подвиги
странствующих удальцов и мирные бдения буддийских монахов; есть у него стихи
на исторические темы и бытовые зарисовки, размышления о старости и о
бренности мирской, стихи о достойных мужах, оказавшихся не у дел, и о
развлечениях столичной знати, и, конечно же, многочисленные стихи о полях и
садах, о горах и водах. Без преувеличения можно сказать, что он так или
иначе затронул в своей поэзии едва ли не все темы, волновавшие его
предшественников и современников, причем сделал это своеобразно и ярко,
сумев даже в темах, явно находящихся на периферии его творчества (например,
в своих "пограничных" стихах или в стихах, обличающих столичную знать), в
чем-то предвосхитить позднейшие достижения таких признанных мастеров, как
Бо Цзюй-и или Синь Ци-цзи.
Сколько энергии и движения в таких его строках, как "Что ни десять ли -
// Гонят вскачь коня. // Что ни пять - // Свистящий размах ремня. //
Донесенье наместнику // Прибыло в срок: // Цзюцюань осадила // Хуннская
рать. // Снегопад на заставе // Все заволок, // Даже дыма сигнальных костров
// Не видать" ("На границе").
И как это расходится с привычным представлением о Ван Вэе как о сугубо
"тихом", даже "тишайшем" поэте!
А разве не напоминают будущих "Циньских напевов" Бо Цзюй-и такие стихи
Ван Вэя: "Беззаботна, беспечна // Одетая в шелк молодежь. // В наипервых
домах // Появляется часто она. // Уродилась в богатстве, // Наследной
казны не сочтешь, // Благосклонностью царской // От юности одарена. // Не
обучена с детства. // В достатке мясная еда. // В золоченых колясках //
Разъезжает везде и всегда..." ("Чжэн и Хо, жители гор").
Превосходны "исторические" стихи поэта, глубоко лиричны его стихи о
тоскующих женщинах.
Все это дает нам основание несколько шире взглянуть на его творчество и
отойти от привычной оценки Ван Вэя как поэта-"отшельника", певца
отшельнических настроений, и только. Приведенные выше примеры (число их,
при желании, нетрудно умножить) существенно дополняют и обогащают основной
поток творчества поэта и дают возможность более точно и объективно судить об
этом творчестве в целом. В то же время они отнюдь не опровергают того факта,
что главной темой Ван Вэя, отмеченной высшими его творческими достижениями,
была тема природы и жизни среди природы. Именно здесь Ван Вэй как поэт был
наиболее своеобразен и оригинален, именно на этом пути ему суждено было
сделать главные свои художественные открытия и создать свои вершинные
творения.
Тема природы в китайской поэзии имеет многовековые традиции, восходящие
еще к "Шицзину". Она представлена в "Чуских строфах" и в прозопоэтических
одах "фу" с их пышными описаниями, в поэзии III-IV веков, но самостоятельное
значение приобретает лишь с V века - в творчестве поэта Се Лин-юня, который
считается истинным основоположником жанра пейзажной поэзии в чистом ее виде.
В творчестве старшего современника и друга Ван Вэя поэта Мэн Хао-жаня
(689-740) пейзажная лирика достигает подлинной зрелости и высокого
совершенства. Картины природы в стихах Мэн Хао-жаня, как правило, строго
определенны, конкретны и зримы, они уже лишены расплывчатости,
приблизительности и наивного аллегоризма, которые были еще в немалой мере
свойственны пейзажной лирике его предшественников. В этом нетрудно убедиться
на примере одного из лучших стихотворений поэта "Осенью поднимаюсь на
Ланьшань. Посылаю Чжану Пятому":

На Бэйшане
среди облаков белых
Старый отшельник
рад своему покою...

Высмотреть друга
я восхожу на вершину.
Сердце летит,
вслед за птицами исчезает.

Как-то грустно:
склонилось к закату солнце.
Но и радость:
возникли чистые дали.

Вот я вижу -
идущие в села люди
К берегам вышли,
у пристани отдыхают.

Близко от неба
деревья как мелкий кустарник.
На причале
лодка совсем как месяц...

(Перевод Л. Эйдлина)

В стихах этих, в их образах и настроении, уже немало общего со стихами
Ван Вэя, который испытал влияние поэзии своего старшего друга и, несомненно,
был многим ему обязан. Еще одно подтверждение тому - знаменитое "Весеннее
утро", созданное Мэн Хао-жанем в жанре лирической миниатюры-цзюэцзюй, в
жанре, который столь талантливо развил в своем творчестве Ван Вэй:

Меня весной
не утро пробудило:
Я отовсюду
слышу крики птиц.
Ночь напролет
шумели дождь и ветер.
Цветов опавших
сколько - посмотри!

(Перевод Л. Эйдлина)

Помимо открытий Мэн Хао-жаня пейзажная лирика Ван Вэя вобрала в себя
достижения многих других предшественников поэта, органично усвоив весь
многовековой опыт старой поэзии. Стихи Ван Вэя полны "перекличек" с "Чускими
строфами" и песнями "юэфу", с поэзией Тао Юань-мина и Се Лин-юня, они
изобилуют скрытыми и полускрытыми "цитатами", искусно обыгрываемыми в
новом контексте. При этом обильное "цитирование" предшественников отнюдь не
перегружает стихов Ван Вэя, не вредит их художественной целостности и
своеобразию - настолько естественно и органично вплетена инородная лексика в
ванвэевский текст. Тем, кто будет читать пейзажный цикл "Река Ванчуань",
наверное, и в голову не придет, что едва ли не половина этих легких,
прозрачных, воздушных, будто на одном дыхании созданных четверостиший
содержит в себе образы из древних сочинений - прежде всего из особенно
любимых поэтом "Чуских строф". Ибо огромная эрудиция поэта легко и
свободно вошла в его внутренний мир и растворилась в нем, а высокая
литературность, в лучшем смысле этого слова, его поэзии просто и естественно
сочеталась с живым, неповторимым, непосредственным поэтическим чувством и
наблюдательностью художника.
Поэзии Ван Вэя свойствен особо внимательный и пристальный взгляд на
природу, какого прежняя китайская поэзия, пожалуй, до него не знала.
Философия чань (дзэн)-буддизма, которую Ван Вэй исповедовал, а также
даосская философия Лао-цзы и Чжуан-цзы учили его видеть в природе высшее
выражение естественности, высшее проявление сути вещей. Любое явление в
природе, каким бы малым оно ни казалось, любой миг в вечной жизни природы -
драгоценны, как драгоценен, исполнен высокого смысла каждый миг общения с
нею. Для истинного поэта природы нет тем больших и малых, нет картин
высоких и низких, нет мелочей. Быть может, отсюда та присущая Ван Вэю любовь
к "крупному плану" в изображении картин природы, к тем "мелочам", мимо
которых нередко проходили прежние поэты и художественное воссоздание которых
стало одним из высших завоеваний ванвэевской поэзии: "Дождь моросит // На
хмурой заре. // Вяло забрезжил // День на дворе. // Вижу лишайник // На
старой стене: // Хочет вползти// На платье ко мне" ("Пишу с натуры").
Едва ли не первый в китайской поэзии Ван Вэй обратил внимание на
скромное это событие в жизни природы - и посвятил ему стихи. Вот это
стремление и умение увидеть целый мир в капельке росы, воссоздать картину
природы или передать рожденное ею настроение с помощью немногих скупо
отобранных деталей - характерное свойство пейзажной лирики Ван Вэя,
доведенное им до совершенства и ставшее достоянием всей последующей
китайской поэзии. Возможно, что неискушенному читателю многие стихи Ван Вэя
или его ученика и друга Пэй Ди покажутся "бессодержательными", написанными
вроде бы "ни о чем": солнечный луч прокрался в чащу и прилег на мох... По
склону горы, тронутой красками осени, блуждает вечерняя дымка - от этого
листва кажется то ярче, то темнее... Ряска на сонном пруду сомкнулась
вслед за проплывшей лодкой - а ветви ивы опять ее размели... Взлетела цапля,
испугавшись брызг... Баклан поймал рыбешку... Зачастили дожди в горах -
опавшие листья некому подмести... Солнце садится - холодно на реке, а над
рекой - бесцветные облака... Яркий свет луны вспугнул дремлющих птиц, и они
поют над весенним ручьем... Легкий ветерок разносит повсюду лепестки цветов
- а иволга с ними играет... Но все это - великая природа в бесчисленных
своих проявлениях и изменениях, в бесконечном своем многообразии и единстве,
в вечной и совершенной своей красоте. И чтобы поведать об этом и выразить в
слове ее сокровенную суть, поэтам совсем не нужны большие полотна и
подробные описания - достаточно нескольких - как бы случайных - штрихов,
двух-трех - будто небрежно брошенных - цветовых пятен... Только брошены эти
штрихи и пятна безошибочно верной рукой больших мастеров.
Бывают в общении поэта с природой и высшие моменты внезапного
"озарения", когда он, созерцая, вдруг постигает истину о мире во всей ее
полноте, находит внезапный ответ на все загадки бытия. Мгновенья эти
приходят неожиданно: их могут породить вид цветущей сливы или лунный свет,
проникший в чащу леса, запах цветов корицы или плодов горного кизила,
журчанье ручья или дождевые капли на листьях... Поэт стремится уловить эти
мгновения, зафиксировать их в слове и передать другим как некую благую
весть. Этой же цели служат и готовые, устойчивые формулы, повторяющиеся из
стихотворения в стихотворение: белые облака, запертая калитка, тишина и
безлюдье - символы отшельничества, уединения, отрешенности от мира,
призванные сразу же пробудить соответствующие ассоциации в читателе. Все
это делает поэзию Ван Вэя многослойной, как многослойна суфийская лирика,
полной намеков и недосказанности. Она учит не только созерцать природу, но и
размышлять о ней и, размышляя, понимать.
Нетрудно заметить, что поэтический мир Ван Вэя - это мир, увиденный и
изображенный не только истинным поэтом, но и зорко видящим художником. Ван
Вэй и был художником, причем - насколько мы можем теперь судить по отзывам
современников и немногим сохранившимся копиям с его картин - художником не
менее значительным, чем поэт. В одном из поздних и "итоговых" своих
стихотворений он сам полушутя-полусерьезно говорит, что в прошлом своем
перерождении был скорее всего художником, а не поэтом - завершая, впрочем,
слова свои тем, что сердце его знать не хочет ни о славе художника, ни о
славе поэта... Он считается основоположником так называемой "южной школы" в
китайской буддистской живописи, к которой, по словам исследователя,
"...условно говоря, относятся те мастера, которые предпочитали тушь
многокрасочности, эскизную, свободную манеру - педантичной и описательной,
выражение сути (идеи) вещи - ее конкретной достоверности и, наконец, не
сюжетом и бытописанием были связаны с литературой, а сложной системой
ассоциаций" {Е. В. Завадская. Эстетические проблемы живописи старого Китая.
/ М.: Искусство, 1975, С. 201.}. Ему же припис ывается и знаменитый трактат
"Тайны живописи" - одно из основополагающих сочинений по теории живописи,
оказавшее большое влияние на последующее развитие теории и практики живописи
в Китае. Сочинение это, написанное превосходной, высокопоэтичной ритмической
прозой, можно также рассматривать и как своеобразный комментарий к пейзажной
лирике Ван Вэя, где образы поэтические по большей части трудно отделить от
образов чисто живописных, не случайно крылатыми стали слова поэта Су Ши:
"Наслаждаюсь стихами Мо-цзе {Мо-цзе - второе имя Ван Вэя.} - в стихах его -
картины; гляжу на картины Мо-цзе - в картинах его - стихи". Действительно,
пейзажная лирика Ван Вэя удивительно живописна, "картинка" в лучшем смысле
этого слова - классическим примером опять же может служить цикл "Река
Ванчуань", где большинство стихотворений (за исключением нескольких,
заполненных историческими и мифологическими ассоциациями) представляют
своего рода живопись в слове - или картины, выполненные словом: "Отмель у
белых камней // Прозрачна, мелка. // Заросли тростника - // Рядом со мной.
// На запад и на восток - // Река и река: // Волны моют песок // Под ясной
луной" ("Отмель у белых камней").
А сколько свежести, чисто живописной гармонии и совершенства в
небольшой весенней картинке из цикла "Радости полей и садов", будто сошедшей
со свитка старого китайского мастера: "Персик в цвету // Ночным окроплен
дождем. // Вешний туман // Ивы обвил опять. // Летят лепестки - // Слуга
подметет потом. // Иволга плачет, // А гость мой изволит спать".
Не будет, наверное, преувеличением сказать, что Ван Вэй - художник,
безвозвратно утраченный для нас в живописи, - в немалой мере сохранился и
дошел до нас в своих стихах, наглядно подтверждая тем самым приведенное выше
суждение Су Ши, ибо живопись в стихах Ван Вэя присутствует зримо и
несомненно.
Остается добавить, что в стихах о природе Ван Вэй проявил себя
художником разносторонним: он умел с редким совершенством писать о цветах и
птицах, о мирной жизни среди полей и садов - и он же мог при случае,
например, в "пограничных" своих стихах, буквально несколькими скупыми,
резкими штрихами передать суровую красоту пустынных степей. Подвластны были
его кисти и величественные картины природы - водные просторы, могучие горные
хребты (см. стихотворение "Горы Чжуннань").
Воздействие пейзажной поэзии Ван Вэя на творчество его современников и
поэтов последующих поколений было огромным и прослеживается на протяжении
веков. В творчестве Ван Вэя китайская пейзажная лирика поднялась на огромную
художественную высоту и обрела основные свои черты, определившие едва ли не
все дальнейшее ее развитие. Став непременной, а нередко и важнейшей частью
творчества подавляющего большинства танских и сунских поэтов, разработанная
с удивительной полнотой, глубиной и художественным совершенством, китайская
поэзия природы стала феноменом мирового значения, одним из высших достижений
не только китайской, но и мировой поэзии. И одно из самых почетных мест в
истории развития этого жанра заслуженно принадлежит великому поэту и
великому художнику Ван Вэю.

В. Т. Сухоруков

@темы: философия, чтение, страны, Мысли